ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ:: Современная критика о Ю.П.Кузнецове

Под маской сверхчеловека

О Юрии Кузнецове беседуют Сергей Куняев и Марина Струкова

Интервью печатается в сокращении

19.04.2015, 15:34

Марина Струкова: Как Кузнецов воспринимал критику собственных стихов?

Сергей Куняев: Он не терпел глупостей ни в каком виде – ни благожелательных, ни отрицательных. Если считал, что к нему подходят без ума, без необходимого вчитывания в его стихи, без, если угодно, определённой проницательности, то даже самые высокие слова о своей поэзии он отметал напрочь. Мне доводилось держать в руках журнал «Московский вестник» со статьёй о поэзии Кузнецова, имя критика здесь не имеет значения, имеет значение факт: статья была чрезвычайно высокого тона с самыми благожелательными оценками, и я видел пометки на полях этой статьи, сделанные Юрием Поликарповичем. Слова «дурак» и «идиот» чередовались друг с другом. Возникали и такие примечания: «Да что это такое? Он, что, с ума спятил?» Статья была исчеркана вдоль и поперёк, и такие комментарии шли на полях журнала от первой до последней строки. То есть обольстить этого человека критикой было невозможно, польстить ему – тем более. Ему было не привыкать к скрещиванию лезвий и к леденящим искрам вокруг своего имени. Цену всему этому он знал хорошо. И у него было абсолютно чёткое, адекватное, ясное понимание своей значимости, своего бытия на этой земле и в мире литературы. Вот это, наверное, самое главное.

Марина Струкова: Как-то в коридоре «Нашего современника» я увидела большую стопку отвергнутых Кузнецовым рукописей. Считая, что такой придирчивый человек мог отбросить и талантливые вещи, просмотрела её, но, действительно, хороших стихов там не оказалось… Кузнецов был скуп на похвалы, но о ком-то из современных авторов он ведь отзывался положительно?

Сергей Куняев: Знаю наверняка: талантливые вещи мимо него не проходили. Что безоговорочно летело в мусорную корзину – это графомания, а также стихи его подражателей. Вот кого он поистине терпеть не мог, так это стихотворцев, которые начинали подражать ему. Как только он это замечал, этот человек оказывался за порогом его кабинета, а его стихи, действительно, оказывались в мусоре. Иных вариантов не было.

Что касается поэтов, которых Кузнецов ценил. Он высочайше отзывался о Николае Тряпкине. Высоко оценивал стихи Светланы Кузнецовой. Безусловно, уважал творчество Николая Рубцова. Могу назвать и Анатолия Передреева. Из более молодых отмечал Геннадия Фролова, Евгения Чеканова. Но далеко не всё оценивал положительно и у них. Предельность, точнее запредельность его требований, могла многих даже и сломать.

Марина Струкова: Характер Юрия Поликарповича некоторым казался диктаторским, несколько высокомерным. Но поэтесса Диана Кан, которая общалась с Юрием Кузнецовым, считает, что его надменность была только маской, за которой скрывался человек добрый, ранимый и даже наивный.

Критик Кирилл Анкудинов пишет, что, по его мнению, резкие высказывания Кузнецова о тех или иных классиках и о «женской» литературе были частью его стратегии. Так создавал ли Кузнецов свой имидж осознанно или просто прятался под маской сверхчеловека от жестокого мира?

Сергей Куняев: Человек он был очень тонкий внутренне. Я в этом убедился, пообщавшись с ним в стенах редакции в эти годы. Тонкий, ранимый и, на самом деле, очень добрый. Что, казалось бы, чисто внешне совершенно в нём не просматривалось. Но при этом более-менее тесное общение с ним рисовало именно такую картину. Никакой наивности в нём, конечно, не было в помине. Такие люди, как он, наивными не бывают. Да и таких, как говорится, на Земле-то немного. А что касается стратегии или имиджа, подобные понятия в принципе неприменимы к Кузнецову. Это было абсолютно естественное поведение. И при всей непривычности для слуха его высказываний или манер, непривычных на общепринятый взгляд, у меня лично никогда не возникало сомнений в абсолютной искренности того, что я когда-либо от него слышал.

Марина Струкова: А каковы были политические взгляды Юрия Поликарповича, он был патриотом или националистом? Но и патриоты бывают разные – есть монархисты, есть социалисты, есть евразийцы… А может быть, Кузнецов был аполитичен и брезгливо относился к политике?

Сергей Куняев: Он брезгливо относился к политикам. А что касается политики в высоком смысле этого слова, то от неё не был свободен ни один поэт в России ХХ века, начиная с Блока. Как можно назвать аполитичным поэта, который пишет триптих «Я в Мавзолей встал в очередь за Лениным…»? Который дал такую панораму политических деятелей в поэме «Сошествие в ад»? У которого есть цикл, посвященный Сталину? Как может быть аполитичен поэт, для которого глубинный смысл бытия сопрягают все нервные узлы истории и современности. Касательно умонастроения Кузнецова, его направления – то, что он был русский патриот, в этом никто и никогда не мог усомниться с самого начала. И в то же время он был человеком вселенских устремлений. Вот поэт говорит: «И снился мне кондовый сон России, что мы живём на острове одни. Души иной не занесут стихии, однообразно пролетают дни». То есть Россия кажется отдельным от всего мира островом. Но что идёт с этого острова, какие лучи всё пронизывают? Его же интересовали все эпохи, все герои. Он беседовал с мировыми подвижниками религии, философии, литературы. Для него имели огромное значение истоки человечества, и являлись равновеликими былины, Евангелие и «Поэтические воззрения славян на природу» Афанасьева. Вспомним его поэтическое переложение Митрополита Иллариона «Слово о Законе и благодати». Он сам взялся за этот истинно подвижнический труд, чтобы современным русским языком передать основную мысль: благодать превыше закона. Что было объявлено на Руси более тысячи лет тому назад. В отношении Кузнецова надо говорить в целом о мировой философской мысли, о мировых философских системах, но в первую очередь о духовных подвижниках Древней Руси и их последователях.

Думаю, он во многом разделял взгляды своего друга и собеседника Вадима Валерьяновича Кожинова. Считал, что Россия – это особый мир. Это Евразийская держава, но не Европа плюс Азия, а именно Евразийская держава в своей особости, в своей горизонтали, удерживающей мир.

Марина Струкова: У него действительно есть что-то напоминающее ирландского поэта Йейтса…

Сергей Куняев: Об этом писал Анкудинов. Не могу согласиться с тем, что можно впрямую прочерчивать такую линию, какую прочерчивает он. Наверное, здесь мы вправе говорить не о Йетсе, а тогда уже о Шекспире. Короткий эпизод из личного общения: только-только появилась напечатанная в журнале часть поэмы «Путь Христа» – «Сошествие в ад». Захожу в кабинет Кузнецова. Решил пошутить. Говорю: «Что, Юрий Поликарпович, пошли по следам Данте?»

Он даже не улыбнулся. Более того, не повернул головы в мою сторону.

Смотрел перед собой, я видел, как напряглись скулы, лицо слегка побелело, и он, будто досадуя на мелочность вопроса, на моё какое-то полное его непонимание, произнёс буквально так: «Данте?.. – и после тяжёлой свинцовой паузы, – Данте мелко плавал по сравнению со мной». Это было сказано абсолютно серьёзно. И, считаю, если кто из современных поэтов имел право на такие слова, так только он.